«Для меня всегда было важно, кто составляет мою аудиторию»: победитель Литературной премии НОС-2012 Лев Рубинштейн рассказывает о своей книге «Знаки внимания»

15:02, 20 февраля 2014

Лауреат премии НОС-2012 поэт и эссеист Лев Рубинштейн, один из основоположников московского концептуализма, вот уже
полтора десятка лет пишет тексты в периодику. Многие из этих колонок воспринимаются нынешним «креативным классом» почти как политический манифест. За сборник таких текстов, вышедший под названием «Знаки внимания», поэт и был отмечен жюри премии. В интервью для сайта Фонда Михаила Прохорова Лев Рубинштейн рассказывает о сходстве языка публицистики и авангарда и коварности понятия «нового».

IMG_8831.jpg


Когда несколько лет назад Эдуарду Лимонову задали вопрос из области художественного творчества, он ответил довольно резко «Я больше не живу литературой». Вы можете сказать про себя что-то подобное?

Конечно, я живу литературой. Или, широко говоря, искусством. Меняются обстоятельства жизни, меняются мои социально-культурные статусы, но не меняется мое отношение к литературе. Я, как мне кажется, такой, какой был.

Но нет ли противоречия между тем, что вы писали раньше и теперь? Для многих оно даже слишком очевидно: раньше была литература, теперь – политика.

Я так не считаю. Когда я начинал занятия литературой, я вполне сознательно вошел в тот круг, который позже стал называться «неофициальная-», или «вторая-», или «параллельная культура». И в то время – начало-середина 1970-х годов – когда я сформировался как автор, именно этот круг был на переднем плане сопротивления.

Мы выросли при советской власти, с которой мы не боролись в открытую, а воспринимали как климатическое явление: мы считали, что живем в стране с плохим климатом. Если дождь идет – надо взять зонтик, если холодно – надо одеться и так далее. Мы родились и выросли в той ситуации и никогда не воспринимали себя причастными к ней. В отличие от поколения наших родителей и тем более дедушек, к которым у нас в подростковом возрасте, что называется, были вопросы.

Сейчас я занял такую позицию, чтобы у моих внуков не было ко мне вопросов. Так что нет никаких противоречий. Я всегда делал то, что считал в данный момент важным. В 1970-е годы такой остротой обладало авангардное искусство. Я к нему сознательно примкнул и долгое время этим жил. Собственно, никогда и не прекращал.

Но все же язык авангарда сложнее, чем язык публицистики. 

Он не сложнее, он более закрытый. Для меня всегда было важно, кто составляет мою аудиторию. В 1970-е аудитория была очень узкая, и я не оскорблял ее разжевыванием того, что мне казалось очевидным. Моя тогдашняя литература была для тех, кто читал примерно то же, что и я, примерно так же был осведомлен в истории искусства. Кто так же, как и я, знал, что такое поп-арт или музыка Джона Кейджа. Когда я стал писать тексты в медиа, я понимал, что тут аудитория совсем другая. И все равно, я ориентируюсь на круг людей, которым не надо объяснять, откуда та или иная цитата или скрытая пародия.

Но для количественно иного читателя я считаю правильным какие-то вещи разбавлять. Вообще я не считаю, что то, чем я занимаюсь сейчас – это совсем другое. Мне кажется, что моя поэзия и моя проза соотносятся примерно как концентрат и раствор. Вещество то же, но градус меньше.

И даже разбавленными ваши тексты неадекватно воспринимает огромное количество читателей тех же «Граней.ру».

С самого начала тексты в медиа я стал писать с намерением не менять стиля, не учитывать специфики издания и т. д. Кстати говоря, мутация в социально-политическую сторону произошла не сразу - просто такое время пришло. Как совершенно справедливо сказал на дебатах Максим Кронгауз, - раньше писателю все это было малоинтересно, а теперь противоестественно игнорировать то, что происходит вокруг.

Тут мы понемногу переходим к книге, за которую я получил премию. Получается, что хотя я пишу эссеистику по какому-то конкретному поводу, в результате я все равно пишу книжку, у которой принципиально иной контекст, чем у медиаиздания. Все свои медийные тексты я оцениваю по двубальной шкале: войдет - или не войдет в книгу. Больше половины входит. И, конечно, к тексту я
подхожу как литератор, а не как журналист,  хотя бы потому, что большую часть времени я думаю не о главном пафосе своего сочинения, а о порядке слов.

Кстати о порядке слов. Вы получили премию за «новую словесность». Однако в жанровом смысле колонки – вполне традиционная вещь. В чем же здесь новизна?

«Новое» вообще коварное слово. Мы живем не в авангардную эпоху, а в постмодернистскую, где понятие новизны очень размыто. Во
времена модерна было ясно, что «Черный квадрат» более нов по отношению к импрессионистской картине. Сейчас все уравнено в правах. В каком-то смысле, нынешняя ситуация категорию нового выводит за скобки. Что новое, что старое, понять совершенно невозможно.

Является ли моя проза ретроградной по отношению к моей же поэзии – не знаю. Кажется, что нет. Мне лично больше нравится слово
«современный». Хочется думать, что то, что я делаю – это современно. Тем более что современность тоже каждый может понимать так, как хочет.

Интервью: Михаил Шиянов